Евгений Мацеха: «Израильские врачи - не волшебники»

Главный детский онколог края уверен, что в России лечат не хуже, чем за границей

После Дня всех влюбленных в календаре следует другой – печальный. 15 февраля во всем мире отмечается день детской онкологии. Пока тенденция заболеваемости малышей в Забайкалье растет – за последние 15 лет она увеличилась в два раза. Но, по словам врачей, дело тут не в росте самих случаев, а в увеличении выявляемости и учета. Да и излечимость заметно подросла: если лет 15-20 назад от лейкоза выздоравливали всего 7% детей, то сегодня выживаемость среди больных – порядка 65-70%.

О том, что сегодня появилось нового в детской онкологии края, об ее основных проблемах и о случаях чудесного исцеления мы поговорили с главным внештатным детским онкологом Минздрава Забайкальского края Евгением МАЦЕХА.

«Работающие с бензином папы рискуют детьми»

- Евгений Петрович, какова на сегодня статистика детской онкозаболеваемости в крае? Какие онкозаболевания преобладают у детей?

- Заболеваемость злокачественными новообразованиями среди детей края, в принципе, находится на уровне среднероссийской заболеваемости. Больше всего дети болеют острыми лейкозами, это почти половина всех детей с онкологическими заболеваниями. Но, к счастью, у детей лейкозы все-таки лечатся лучше, чем у взрослых пациентов. К сожалению, такая оптимистическая тенденция есть не по всем опухолям, но по лейкозам есть определенный прорыв. Вообще дети, конечно, заболевают реже чем взрослые, где-то в 25-30 раз, и течение болезни проходит совершенно иначе. Совершенно другое лечение, другая физиология, другой подход. Соответственно, и опухоли там тоже свои. Очень редко дети болеют взрослыми опухолями, и соответственно редко взрослые болеют детскими.

- Есть ли какие-то районы края, где детей с выявленными заболеваниями больше?

- В принципе, да. Мы с Оксаной Ивановной Кряжевой (зав. клиникой детской онкологии – прим. ред.) проводили такие исследования. У нас в крае много месторождений, при разработке которых в шлаковых породах остается большое количество тяжелых металлов. Потом они разносятся ветром, воздухом, водой, попадают в растения, в пищу. Это, конечно, оказывает влияние на генофонд проживающих там людей. В тех районах, где разрабатываются месторождения, там заболеваемость у детского населения в 1,5-2 раза выше, чем в остальных. Это Газ-Заводский район, Шелопугинский, в общем, как правило, восточные и юго-восточные районы края.

- Главный онколог России однажды сказал о низкой онкологической настороженности наших педиатров. Проводится ли в крае с ними какая-то работа?

- Да, периодически на базе Краевой детской больницы проводятся конференции с районными педиатрами, на которых мы, детские онкологи, гематологи, выступаем перед ними с лекциями. Доносим до них первые признаки заболевания, симптомы, которые должны заставлять их насторожиться. К сожалению, эти симптомы, как правило, носят общий характер. Они очень похожи на простуду, заподозрить, что это не простая температура без общего анализа крови невозможно. А общий анализ крови, к сожалению, всем подряд не делается. Когда в таких ситуациях педиатр начинает лечить ребенка от обычной простуды, в 99% случаях он прав, и лишь в 1% ошибается. Отсюда и получаем порой сильно запущенную форму онкозаболевания.

- На что в первую очередь родителям обращать внимание и когда бить тревогу?

- Снижение аппетита. Необычное течение детского заболевания, простудного или кишечного. Если долго держится температура, можно подстраховаться, сделать анализ крови. Часто к нам дети поступают с увеличенными животами при опухолях почки, печени, или ножка увеличивается при опухоли кости – родители почему-то не обращают на это внимания. Геморрагическая сыпь на коже тоже должна насторожить, потому что она может быть одним из симптомов лейкоза. Увеличение лимфатических узлов, особенно, если они увеличены в нескольких группах. Это необязательно будет лейкоз, но это один из признаков, которые могут о нем свидетельствовать. И чтобы перестраховаться, нужно пойти и сделать анализ крови, как минимум.

- Как влияет генетика и заболевания родителей на онкологический риск у ребенка?

- Вообще, доказано, что, если отец ребенка длительное время работает с ГСМ, бензином, маслами и прочим, такие дети чаще болеют лейкозом. В остальных случаях каких-то конкретных исследований нет. Конечно, подозреваются различные механизмы, но пока точно это ничем не подтверждается. Кроме того, существуют исследования на генном уровне, когда можно сказать, что этот ребенок более или менее расположен к онкозаболеванию. У нас в Диагностическом центре проводятся анализы на генный полиморфизм, это исследования определенных генов, которые в какой-то степени указывают на склонность к развитию онкологии. Это не 100% результат, но уже будет настороженность. Обследование могут пройти и родители, и ребенок.

«Мы лечим не хуже, чем в Израиле»

- В чем сегодня ключевые проблемы детской онкологии в России и непосредственно в крае, в детской клинике? Специалисты, финансирование, исследования?

- Нас это все беспокоит. Что касается специалистов, мы вдвоем с Оксаной Ивановной Кряжевой – действующие детские онкологи. У нас есть еще специалисты, но они уже не работают детскими врачами, перешли в другие специальности, потому что платят нам меньше, а работы больше, чем у других специалистов. Есть еще в детских поликлиниках и на приеме детские онкологи, а в стационаре работает нас двое на весь край. Есть у нас в клинике также два гематолога, трансфузиолог. Такой дефицит кадров по всей стране, он связан именно с тем, что государство не очень обращает внимание на эти проблемы. Что касается финансирования, мы надеемся, что после реформы станет лучше. Потому что от финансирования зависит очень многое. Лечить у нас есть чем, но возникает вопрос: какими препаратами. Существующая система приобретения лекарств: через аукцион по международным наименованиям. Международное наименование, это, например, ацетилсалициловая кислота (аспирин) – его производит множество фирм под разными названиями. Мы знаем, что американский аспирин – самый лучший, эффективный. Но мы не имеем права написать, что мы хотим американский аспирин. Пишем «ацетилсалициловая кислота», и кто дешевле предложил, тот и продал нам этот препарат.

- Получается, лечим наших детей самыми дешевыми лекарствами?

- Мы, конечно, пытаемся выходить из положения. Мелкими партиями без аукционов можно купить хорошие препараты, стараемся изыскивать средства для детей. Большая часть препаратов, слава Богу, у нас импортная. Но в последнее время политика государства такова, что мы должны покупать все отечественное. А то, что у отечественного масса недостатков – это никого не волнует. Детскими онкологами на всех уровнях сейчас поднимается эта тема, ведь пациентов не так много и деньги можно выделить. У нас в крае заболевает 25-30 человек в год, неужели нельзя изыскать средства, чтобы полечить детей самыми лучшими препаратами?

- Здесь мы подошли к главному вопросу, который многих интересует. Почему сейчас такой поток больных детей, которым собирают деньги на лечение за границей? Почему даже слышать не хотят о местном лечении? Неужели в российской, краевой медицине действительно все так плохо? Действительно ли в развитых странах лечат детей более эффективно?

- В последнее время действительно участились случаи таких сборов, благодаря тому, что развивается Интернет. Неоднократно были такие ситуации, что дети лечились у нас и параллельно с этим их родители (или просто их родственники или волонтеры) проводили кампанию по сбору денег. У нас, к примеру, лечится ребенок с лейкозом, и его родителей все устраивает, а вот бабушка развернула сбор денег, чтобы увезти его лечиться. На самом деле, хочу сказать, что далеко не всегда это нужно. В Израиле берут вообще всех, они даже не спрашивают какой стадии болезнь, главное, чтобы заплатили деньги, и никаких гарантий там не дается. У нас сейчас в Москве, например, есть Центр детской онкологии им.Рогачева – он лучший в Европе. Там очень грамотные доктора, которые все проучились в Америке и Европе, он хорошо оснащен. Мы практически всех пациентов консультируем там. Отправляем им выписку, и если мы здесь не можем пролечить, они приглашают к себе.

- Так почему же люди не верят в нашу медицину?

- Сложно сказать. В Израиле лечат теми же самыми протоколами. Одна девочка у нас лечилась, мы делали все, что могли, но шел рецидив за рецидивом, что поделать? Они поехали в Израиль, вернулись довольные, счастливые, привезли мне эти протоколы, которыми их пролечили. Я их тут же отправил на компьютерную томографию, которая показала, что там все в метастазах. А препаратами, я посмотрел, мы теми же самыми лечим. Я согласен, там лучше условия, возможно, более отлажена диагностическая составляющая: сдал анализы – через два часа получил. И там хорошие, конечно, условия содержания, но у нас в клинике сейчас тоже очень неплохие условия. У нас 30 коек, этого вполне достаточно, всем места хватает.

- Как бы Вы прокомментировали ситуацию с Тимошей Тюльпановым, которому в Новосибирске поставили неправильный диагноз?

- По моему мнению, здесь не совсем правильно поступили родители. Они пришли к нам в приемный покой, и я сразу сказал, чтобы пока не ехали в Израиль. Предложил отправить выписку в Москву профессору Желудковой, которая консультирует у нас всех детишек с опухолями мозга. Потому что действительно в таком возрасте астроцитома не характерна. Мы отправили, но нужно было подождать 7-10 дней. Через это время пришел ответ, чтобы мы обязательно прислали морфологический препарат на пересмотр, но они уже улетели к тому времени в Израиль. То есть, скорее всего, в Москве также пересмотрели бы препарат, поставили другой диагноз, и ехать в Израиль не понадобилось бы. Мы часто общаемся с детскими онкологами разных стран, и знаем, что в Германии и в Америке до 40% ошибок делают даже лучшие врачи-гистологи, поэтому там препарат смотрят минимум в двух лабораториях. Я не знаю, почему новосибирские доктора сами не настояли, чтобы пересмотрели в другой лаборатории. Но факт остается фактом: родители немножко поторопились, нужно было просто дождаться ответа из Москвы. Конечно, их можно понять, они беспокоятся за ребенка, но я хочу сказать: не нужно так рваться за границу, там не волшебники, а такие же доктора, как у нас.

«Когда начинали работать, большинство умирало…»

- Играют ли какую-то роль в дискредитации образа российской медицины волонтеры? Они первыми начинают предлагать родителям разные зарубежные клиники, подталкивать их к сбору средств…

- Может быть, в какой-то мере и так, но у нас есть благотворительный фонд «Пчелка Майя», вот они нам сильно помогают в тех вопросах, где государство не совсем доработало. Например, отправить те же препараты на пересмотр в Москву, государство не предусмотрело такой статьи расходов. Мы обращаемся в «Пчелку Майю» с просьбой отправить препараты, они отправляют без проблем, и мы потом получаем результаты. Также, когда родителей срочно вызывают в Москву, процедура оформления бумаг через Министерство занимает какое-то время, иногда длительное. А когда мы обращаемся в фонд, они покупают билет на самолет, родители тут же летят, ложатся на лечение и так далее. Поэтому люди, которые в этом фонде работают, нам очень помогают и никакой дискредитации не вносят. Но волонтеры волонтерам рознь, конечно.

- Какие программы реабилитации детей у нас существуют?

- На сегодняшний день у нас работает санаторий «Русское поле» в Подмосковье на базе бывшей сталинской дачи, там реабилитируют именно детишек, излеченных от злокачественных новообразований. А так как в России заболевает около 2500 детей в год, то практически все желающие успевают там пройти курс реабилитации. Слышал, что есть такой санаторий в Приморском крае, но мы пользуемся подмосковным, нам его хватает.

- А что касается психологической помощи – родителям, узнавшим неприятный диагноз, самим детям?

- Да, в нашей клинике сейчас есть психолог с большим стажем. Есть большой и уютный кабинет реабилитации, где она занимается с детьми и с родителями. Это крайне важно и, безусловно, помогает нам в работе. Дети лет до десяти, как правило, не очень понимают, не осознают, что стоит за таким диагнозом. В основном, с родителями приходится работать. Ну и, конечно, подростки – тут без психолога не обойтись. Они все остро воспринимают.

- В неизлечимых случаях каким образом облегчается существование больного ребенка? На каком уровне работает у нас паллиативная помощь, есть ли хосписные программы?

- К сожалению, у нас нет хосписных коек ни во взрослом, ни в детском диспансере. Я знаю, что, когда открывали клинику год назад, хотели создать хосписное отделение, но так и не получилось. Конечно, к сожалению, есть такие дети, которые так и не поддались лечению, побывав и в Москве, и где-то в других регионах. Мы не отправляем их домой умирать, разве только если родители сами захотят забрать. Мы, естественно, объясняем родителям, что возможна только паллиативная химиотерапия, симптоматическое обезболивание и мы все это здесь проводим в полном объеме. В таких случаях мы никогда не экономим на препаратах. Стараемся хоть как-то улучшить качество жизни.

- Были ли в вашей практике случаи чудесного исцеления?

- Конечно. Была девочка с нейробластомой. Сразу поясню: есть такие опухоли у детей, которые могут самостоятельно излечиться. Нейробластома сама по себе злобная, агрессивная опухоль, но в небольшом проценте случаев они, как у нас говорится, «дозревают». Ведь опухоль – это очень незрелая примитивная ткань, которая быстро размножается. Эту девочку даже в Москве консультировали, было множество метастазов во все кости, и им отказали даже в Московском онкологическом центре имени Блохина. Но зато позвали в НИИ гематологии в Москве, и они туда съездили, в самый последний момент, когда уже казалось, что всё, - и им сказали, что опухоль остановилась и созрела. И эта девочка жива до сих пор, с Новым годом нас поздравляет.

- Вы продолжаете общаться с излеченными пациентами?

- Разумеется, мы же тут долго живем вместе, они на лечении находятся по полгода, и потом еще постоянно приезжают на контроль. Часто звонят, узнают, как дела, поздравляют с праздниками, рассказывают про своих детей уже выросших, как они учатся и работают. Тяжелые периоды жизни – они сближают. Но есть такие, которые стараются эти периоды вычеркнуть из памяти, забыть. И даже на улицах не здороваются. Но их тоже можно понять.

- Вам наверняка непросто каждый день сталкиваться с детскими страданиями. Как вы настраиваете себя, как удается поддерживать оптимизм? Как расслабляетесь после особенно тяжелых рабочих дней?

- Сложно сказать. Отдыхаем мы, когда выпадает свободная минута, как и большинство людей, – в кругу семьи. Просто мы, наверное, любим свою работу, потому что видим результат. Когда мы только начинали работать, большинство детей умирало, теперь мы работаем и видим, что большинство все-таки удается вылечивать. Это радует. Я считаю, что у врача и должна быть такая работа – спасать жизни.