На паперти

Не только безденежье и голод приводят сюда.

Люди на паперти разные, как мир: молодые и старые, оборванные и аккуратные, здоровые и калечные. Приходят с раннего утра и стоят до последнего, пока не закроется храм. Стоят с протянутой рукой – просят Христа ради.

Нынче повод – Великий пост. Прихожане милостыню подают особенно. Народу на паперти больше: в дни поста от протянутой руки или стаканчика разового не отвернуться. Как мимо этого молодого мужчины не пройти? В куртке, черной вязаной шапочке, он переминается с ноги на ногу прямо у дверей  храма,  руки красные от  холода. И то: с утра приморозило. Пожилая чета подала купюру, кто-то «пятачок» и – посыпалось… Благодарит и, вроде, оправдывается: «Домой добраться надо». Кто-то спросил: «А чего так?» - «Работы нет, родители старые. А сам-то я  в спецназе служил, в горячей точке…» То ли сочиняет, то ли правда закрутило в жизни мужика. Но подают и молча отходят. Кому подают? Зачем? Говорить на эту тему трудно: общество агрессивно, люди ожесточились. К людям на паперти обыватели брезгливы, настроены враждебно: мол, отребье, сброд…

«Верка Сердючка»

Молодая, тридцати еще не было. Красивая, с лицом, про какие говорят: «Порода». Что прибило ее сюда? Говаривали, что приезжая. Случилось в жизни: сломалась. Жила с пожилым мужчиной-пенсионером. И не понятно, сожительница или квартирантка, но хлеб ели общий. Поколачивал он Верку. Дочка была, второклассница; приводила ее к Верке на паперть другая мать – приемная, учительница. Приносила в пакете продукты, одежду. А девочка показывала дневник с оценками и поглаживала Веркино плечо...

А красота ее замечательная многих остановиться заставляла. Приковывала. Многие мужчины, приличные с виду, пытались с Веркой познакомиться. А один (часто в храм приезжал на дорогом авто) прямо покой потерял и звал Верку замуж. А она все смешком: «Да куда я от них?» и кивала на других обитателей паперти. Сама, случалось, полуголодная, а последним с ними поделится, как и милостынью.

Гуляла Верка, и в такие дни обычно добрые к ней старушки-прихожанки морщились и старались прошмыгнуть мимо. А Верка приобнимет и скажет только: «Да простите вы меня, непутевую, Христа ради». А за углом всплакнет тихонько и убежит на своих длинных ногах.

А однажды с Веркой невероятное приключилось: припадок или истерика... Забегали люди, священник проходил мимо – пытался помочь. Без толку: катается Верка по земле, и кричит, и кричит: «Не могу-у-у!». Вызвали скорую, увезли... А утром она как ни в чем не бывало на паперти. А Сердючкой звали неспроста: если потасовка какая на паперти или ругань – гаркнет так, что мало не покажется. И чужим не даст здесь пристроиться, и своих в обиду – тоже.

Угасла неожиданно: вечером уснула – утром не встала. Старушки-прихожанки принесли на паперть кисель и блины, раздавали: «Помяните Верку-то. Хоть и грешница, но безвредная была».

«Саша-телевизор»

Потому что телемастером когда-то был. Со стариков за ремонт «ящиков» денег не брал, знакомым чинил «за рюмочку». Невысокий, щупленький, с тросточкой: после ранения в Чечне ходить трудно. Лицо и руки в псориазе, приятного мало. Была семья, развалилась: пил. Пенсии не хватало. Да что деньги? Одиночество, тоска. А храм рядом – перекресток перейти. Сначала смотрел из окна, как на паперти собирались люди. Некоторых знал по лицам. Однажды пришел, поклонился, попросился – подвинулись. Сидел молча, о чем-то думая, облокотившись на левую руку, а правой нет-нет да и перекрестится. Сыплет кто мелочь в баночку, только и скажет: «Спаси, Господи». Прижился. Бывало, разболеется, выйти не может – та же Верка Сердючка или еще кто прибежит, принесет чего-нибудь из еды. А зимой приходили к нему погреться. О Боге разговоров не вел, но дома был скромный иконостас с лампадкой. Никогда не рассказывал о Чечне. Не жаловался, не плакался – жил тихо и молча. Так же тихо умер. С крестом нательным – стареньким, скромным, на тесемочке: Саша-телевизор был крещен в этом храме задолго до Чечни. 

«Ирка-инопланетянка»

Особая личность на паперти. «Я – прицерковная», - говорила она о себе. И то: когда-то жила в доме напротив храма. Деревянный, двухэтажный, старой постройки, он до сих пор жив. Вот в нем, на втором этаже, и жила Ирка с мужем и двумя дочками. Работала на стройке маляром. А потом умер муж, она пить начала, девчонки подросли – кто куда. Одна прежде матери в могилу ушла, сынишка – в детдоме. А младшая распутничать стала, Ирка ее близко не подпускала. В 90-е Ирка квартиру потеряла – один штамп с пропиской в паспорте остался, как след бывшего когда-то счастья. А квартиру прибрали к рукам ловкие люди, сунув какую-то сумму. 

И начала Ирка скитаться по подвалам да колодцам. Носила то, что люди отдавали. Ела то, что сама «накопытит» (что найдет в контейнерах). Но всегда была независима – ни к одной стае бомжей не прибивалась. Однажды зимой отморозила пальцы на ноге, загнили – отпали сами. В больницу? А кто ее поведет и устроит, документов-то нет. А рана гнила, ступить на ногу – невозможно порой. Но Ирка, вынырнув поутру из подвала или колодца, ковыляла к храму. Зимой и летом – в брюках. Привычка еще со стройки.

Прицерковная... На груди – крестик, образок. В кармашке ветровки или рубашки еще образок – Серафима Саровского. Почитала этого святого Ирка, говорила: «Батюшка мой Серафимушка». И рассказывала, быть может, из прочитанного или услышанного, что у старца тоже болели ноги. Рассказывала, как его жестоко избили разбойники. Ее тоже однажды избили подростки, разорили ее гнездо в колодце, утащили какие-то мелочи... Зачем?

А своих батюшку с матушкой не помнит: детдомовская, из Могочи. О детстве вспоминала мало, было одно воспоминание: светлое и печальное. В детдоме у нее был маленький ужик. Он спал с ней, Ирка повсюду с собой его таскала. Как-то оставила в комнате, пришла, а он пополам разрубленный на кровати. Горе! Вспоминала об этом Ирка, а ей уже 45 было, и плакала. 

Голубоглазая, кудрявая голова, рослая. Она писала стихи – неумелые, но искренние, с болью. Не ругалась матом, никого не оскорбляла. Наверное, поэтому ей хорошо подавали. А может, из жалости. Особенно один постоянный благодетель, он и на пятитысячные не скупился. Бывало, увидит кто, как он к храму направляется, кричат: «Ирка, касса твоя идет!». За такие-то деньги ей в любом месте и кров, и стол. А кончатся денежки – пошла вон. Ирка не обижалась, не мстила. «Боженька пропасть не даст», - говорила она и хромала на паперть. Приносили ей бинты и лекарства, старушки богомольные – поесть, а зимой – чай горячий. Из трапезной тоже выносили и суп, и кашу. Ни угла, ни имущества. Ее даже с сумкой и пакетом не увидишь: «Я налегке и помру».

Почему инопланетянка? Ирка рассказывала, что по ночам из темноты подвала или укромного угла в подъезде к ней приходят люди в белом. «Инопланетяне?» - спросил кто-то на паперти. Ирка промолчала. И к ней прилипло – Ирка-инопланетянка. А потом как-то вырвалось: «Да не инопланетяне это – ангелы-хранители мои оберегают меня».

Не убереглась Ирка от зависти людской. На паперти народ разный. А ее денежки некоторым покоя не давали. В большие праздники да по воскресеньям Ирку пасли: ей подавали чаще и больше. Вот и в самый Рождественский пост народ в храм валом валил. Ирка складывала милостыню во внутренний карман легонького пальто. ...Ее нашли мертвой в ограде одного из домов неподалеку от храма в ночь на 1 января. Карманы вывернуты, вокруг мелочь рассыпана, пальто валялось в стороне. Убили. Ушла за своим старцем Ирка: Серафим Саровский преставился 15 января.

...Люди на паперти. Иногда мимо них проходят с брезгливостью и самонадеянно.  И у этих, грешных, почти изгоев, есть чему поучиться. Они просят прощенья и сами прощают. 

Ирина Жигулина